Сейлин стояла в дверях покоев своего сына, окутанная лунным светом, пробивавшимся сквозь высокие стрельчатые окна, и не решалась обозначить своё присутствие. Ткань, струившаяся по её пышным формам, казалась сегодня невыносимо тесной. Высокая, статная эльфийка — она была готова потерять своего сына и обрести мужчину.
«Как быстро прошло время, — размышляла она с сожалением, наблюдая как Эларин в волнении ходит по комнате. Мускулистая спина напрягалась под тонкой льняной рубахой, расстёгнутой до пояса. — Завтра всё случится. Завтра».
— Сын? — наконец произнесла она. Её голос, обычно такой уверенный, звучал непривычно хрипло.
Эларин остановился. В его глазах бушевала буря — ярость, страх, что-то ещё... что-то, от чего у Сейлин перехватило дыхание.
— Ты не спишь, сын мой? — проговорила Сейлин тихо.
— Нет… Нет, мама, я не могу уснуть, я…
Она приблизилась, нарушая все допустимые границы. Грудь почти касалась его обнажённой кожи.
— Это часть традиции, ты же знаешь. Тебе двадцать. Так надо, — Сейлин Окутанная лунным светом, пробивавшимся сквозь высокие стрельчатые окна, и Эларин вдохнул ароматом ночных цветов, исходивший от её волос, которые были распущены по плечам и спине.
Сейлин по-матерински поцеловала Эларина. Никогда раньше не красневший от материнских ласк, Эларин вдруг почувствовал, как его щёки вдруг покрылись румяной. Делая вид, будто устал, он направился к кровати. Босой, с взъерошенными темными волосами впервые за много лет он выглядел потерянным как ребёнок.
— Мама! — взмолился он. — Как я могу спать? — он отвернулся. Сейлин увидела, как напрягаются руки сына, поспешила взять их в свои, но Эларин отвернулся от неё. — Как я могу спать, зная, что завтра ты… будешь с ним?!
Сейлин медленно приблизилась. Эларин чувствовал тепло её тела.
— Ты думаешь, мне это приятно? — прошептала она.
Он резко обернулся. Теперь их лица были в паре сантиметров друг от друга.
— А разве нет? — его голос дрогнул. — Ледрис силён. Красив. И он смотрит на тебя так, будто хочет… — Его взгляд самовольно скользнул вниз, к глубокому вырезу, открывающему соблазнительную ложбинку между грудей. Сейлин заметила это — и не отвела глаз. — Будто хочет разорвать твою одежду! Наброситься, как голодный волк на добычу.
Сейлин слегка прикусила губу. Её глаза покрыл мрак.
— Ты… ревнуешь, Эларин? Ох, милый мальчик…
Рука Сейлин осторожно скользнула вверх по груди Эларина. Это прикосновение успокоило его и вернуло в далёкое прошлое. Перед глазами всплыли воспоминания...
***
С Ледрисом они были неразлучны. С самого детства — два полуэльфийских мальчишки, бегали босиком по мшистым тропам древнего леса. Громко смеялись, пугая птиц.
Ледрис был на год старше Эларина. Коренастый, с густой медной гривой волос и вечной ухмылкой, он всегда по-дружески подтрунивал над Эларином.
— Эй, трусишка! — Ледрис прыгал с уступа в ледяной ручей, и брызги разлетались во все стороны. — Давай со мной? Или боишься?
Тогда Эларин стискивал зубы и прыгал следом. Вода обжигала, вонзалась в тело тысячами игл, но он не подавал виду.
— Я не трус! — говорил Эларин и стучавшие зубы вторили его уверенности.
— Докажи мне тогда! — подначивал Ледрис. Он нырял и спорил с Эларином, кто дольше продержится. И они плавали, пока пальцы не синели от холода. Замёрзшие они выходили обсохнуть, и тогда между ними рождался непринуждённый разговор. О жизни, о будущем, о судьбе.
— Мама говорит, что когда-нибудь мы станем воинами, — делился Эларин.
Ледрис обычно смеялся над такими высокопарными фразами Эларина.
— Воин? — Ледрис с равнодушным видом взял камешек и бросил его в ручей. — Ты? Да ты даже дрожишь только от одного воя лесных волков.
— А ты орёшь как резаный, когда паук заползает в сапог! — дерзил в ответ Эларин.
Они оба смеялись, и в тот момент казалось, что ничто не сможет их разлучить.
Но к годам к шестнадцати что-то изменилось.
Ледрис, уже широкий в плечах, с грубыми руками лучника, стал задерживать взгляд на Сейлин дольше, чем это было раньше. Он уже знал, что ему предстоит сделать тогда, когда Эларин вынужден будет стать взрослым.
Накануне инициации, перед тем как отправиться в свои покои и предаться сну, они сидели у костра, но прежней лёгкости не было. Возможно, это был последний день их дружба.
— Ты знаешь, что должен будешь сделать, — пробормотал Эларин.
Ледрис потягивал вино, глаза сверкали в огне.
— Да. И ты тоже.
Тишина.
— Ты… хочешь этого? — спросил Эларин, но он уже знал ответ. Все эти взгляды, кажется, Ледрис ждал этого дня несколько лет.
Ледрис усмехнулся.
— А разве это так важно, Эларин?
Что-то сломалось между ними. Больше не было дразнящих шуток, беззаботных схваток в высокой траве. Только тяжелый взгляд, напряженные плечи и мысль, которая грызла Эларина: «Он хочет её. И она… позволит».
***
— ...Важно! — Эларин вдруг вскрикнул, возвращаясь в настоящее. Запах костра их воспоминаний смешался с ароматами лаванды в настоящем. Его руки впились в плечи матери. — Для меня это важно!
Её губы дрогнули.
— Тогда докажи, — прошептала она. — Докажи, что ты уже не мальчик.
Эларин сжал зубы.
Завтра наступит инициация. Завтра он станет мужчиной. Но сегодня. Сегодня он был просто её сыном. Или уже нет?
***
— А теперь, давай спать, — сказала Сейлин. Эларин повиновался.
Сейлин села на краю кровати, и её пальцы начали нежно расчёсывать спутанные тёмные волосы Эларина. Она делала это бессчётное количество раз за его детство.
— Ты дрожишь, мой мальчик, — прошептала она. Её голос был тёплым, как тот медовый отвар, который они часто пили дома в зимнюю стужу. Рука матери скользнула по плечу Эларина. Она ощутила напряжение в каждом его мускуле. — А хочешь, я почитаю тебе? Как в старые времена?
Эларин кивнул, прижался лицом к её бедру и вздохнул знакомый аромат лаванды и материнской кожи. В этом жесте было что-то детское, отчаянное— словно он пытался в последний раз ухватиться за ускользающее детство.
Сейлин достала потрёпанный том, переплёт которого помнил прикосновения её рук двадцать лет назад. «Сказка о Драконе и Луне», — сказала она тихо и открыла страницу.
— В далёких горах, где облака цепляются за вершины, жил одинокий дракон...
Пальцы Сейлин начали медленно водить по спине Эларина, будто рисуя невидимые узоры между лопаток. Там, когда-то были крылья его детских фантазий.
— Он был могуч и горд, но сердце его тосковало…
Прикосновения матери становились мягче и нежнее. Они скользили вдоль позвоночника, как когда-то, чтобы убаюкать боль после падений и ссадин. Эларин вздохнул, его тело постепенно расслаблялось под знакомыми ласками.
— И вот однажды, когда луна была особенно яркой, он увидел её...
Сейлин наклонилась ближе. Её губы почти касались уха Эларина. Горячее дыхание матери обволакивало его шею, оставляя мурашки. Рука Сейлин скользнула под расстёгнутую рубашку, ладонь прижалась к сердцу Эларина.
— Она танцевала на серебристом озере, и её свет был так прекрасен, что дракон забыл о своём одиночестве...
Пальцы матери начали медленный танец по его груди, кружась вокруг сосков, вспоминая каждую родинку, каждую особенность тела, которое она когда-то купала в травяных ваннах.
— Дракон знал — его прикосновение может обжечь. Но луна... луна не боялась...
Эларин замер, чувствуя, как её нога невольно касается его, как тонкая ткань её ночной сорочки скользит по его коже. В её голосе появилась новая нота — глубже, темнее, и сказка уже не казалась детской.
— Она приблизилась, и впервые за сотни лет кто-то коснулся его чешуи...
Сейлин провела ногтем по его животу, и Эларин ахнул, чувствуя, как детская безопасность смешивается с чем-то новым, запретным. Её рука опустилась ниже, к поясу его штанов, и на мгновение замерла.
— И тогда дракон понял... — её голос дрогнул, - ...что некоторые огни не обжигают. Некоторые... согревают.
Эларин развернулся к ней — и замер, увидев в материнских глазах бездонную нежность, смешанную с темным огнём, от которого кровь ударила в виски.
— Мама, я... — его голос дрогнул.
— Тсс, мой мальчик, — она приложила палец к его губам. — Сегодня ты ещё мой маленький дракончик. Завтра... завтра ты станешь мужчиной.
И когда её губы коснулись его лба в последнем, горько-сладком поцелуе на ночь, Эларин понял — детство действительно закончилось.
Но в сердце останется эта ночь — тёплая, нежная и навсегда незавершённая.
***
Тугие барабаны били вдалеке, их глухой рокот наполнял воздух тяжёлым, почти животным ритмом. На горизонте всходило солнце. В доме пахло дымом и пряными благовониями — так всегда встречали день посвящения.
Сейлин стояла у высокого зеркала в своей опочивальне, поправляя последние детали наряда. Её пальцы скользнули по алым шнурам корсажа, где между переплетениями прятались засушенные лепестки кровавых роз. Тончайший белоснежный шёлк рубахи под корсажем струился по её телу. А когда она глубоко вдохнула, корсаж приподнял её грудь с торжественной нежностью, словно руки жреца, возносящие священный дар к алтарю.
