Эларин наблюдал за ней, стоя чуть позади. Он был не в силах сдерживать своё волнение.
— Ты не должна была выбирать белое, — почти прорычал он.
Сейлин обернулась, ее глаза блестели.
— Это традиция, сын мой. Белый — цвет перехода. Разве ты не знал?
— Традиция, — Эларина выдавал скрежет зубами. — Как будто тебе не нравится, как он на тебя смотрит?
Сейлин не ответила. Её губы лишь слегка дрогнули.
Раздался стук в дверь. Он был тяжелым и уверенным. Это пришёл Ледрис.
Эларин первым подошёл к двери и распахнул её слишком резко. Ледрис стоял на пороге. Он был облачён в чёрные одежды воина — кожаные поножи, свободная рубаха, открывающая грудь, уже успевшую принять на себя соль битв: она была покрыта шрамами. Медные волосы были собраны в небрежный хвост, а в глазах горел тот самый огонь, которым Эларин раньше восхищался, но сейчас ненавидел.
— Пришёл за своим, — хрипло сказал Ледрис.
Эларин почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
— Она не твоя!
— Тише, мальчики! Санларин должен произнести эти слова.
Эларин прекрасно это знал. Так он, непроснувшийся феникс, обретёт истинную свободу и станет воином. На роль санларина всегда выбирался тот, кто был преданным другом спящему фениксу. Его выбирали старейшины.
Ледрис усмехнулся, но в его взгляде не было насмешки.
— В это утро — да, она моя. — Он был серьёзен до предела.
За спиной Эларина раздался мягкий шелест шёлка. Сейлин вышла вперёд, и воздух между ними словно сгустился.
— Ледрис, Эларин, сын мой, — произнесла она. В голосе слышалось мудрость всех матерей, которые вынуждены были идти на подобный шаг ради своих сыновей. Эларин вздрогнул. — Нам пора идти в храм.
Тропа к храму блестела под первыми лучами солнца. По краям возвышались стелы, где в камне навеки застыли священные сцены: юноши, склонённые перед зрелыми женщинами; матери, благословляющие сыновей мечами; воины, принимающие дары мудрости из рук старейшин.
Сейлин с Ледрисом шли первыми. За ними шагал Эларин.
— Видел стелы? — глухой голос Ледриса догнал Эларина, будто из-под земли. — Чем яростнее будет посвящение, тем крепче станет твой дух. Так велят древние законы.
По сторонам, меж стел, виднелись фигуры в белых одеждах — другие матери, ведомые своими санларинами. Одни шли с гордо поднятой головой, другие стискивали зубы, но ни одна не позволяла себе дрогнуть. Эларин поймал взгляд юноши, чья мать, худая, словно призрак, шла, обхватив себя за плечи. Их глаза встретились — и в тот же миг санларин того парня грубо рванул женщину за руку, заставив споткнуться. «Иди», — прошипел он. Эларин отвернулся.
Впереди зияли черные врата храма, обрамленные синими огнями — холодными, как глубинные льды священных озер.
Внутри воздух гудел от запахов: горькая полынь, медь жертвенных ножей, сырость вековых камней. Стены храма дышали фресками. Вот юноша в ужасе и восторге наблюдает за соединением матери с воином. А вот тот же юноша, теперь с лицом, застывшим в боевом экстазе, рубит голову врагу.
В нишах вдоль стен, на каменных ложах, уже свершалось священное насилие. Где-то женщина стонала, уткнувшись лицом в шкуру, санларин прижимал её затылок к камню. В другом углу мать рыдала, но её бёдра предательски двигались навстречу каждому толчку. Воздух гудел от стонов, шёпота молитв и хлюпающей плоти. Жрецы бесстрастно наблюдали, изредка подходя с чашами для сбора семени.
— Смотри, — Ледрис грубо развернул Эларина к одной из пар. — Видишь, как та… принимает свою судьбу? Твоя мать будет громче.
В центре зала возвышался алтарь из чёрного мрамора, на нём располагался кинжал с рубином и чаша. Рядом висел плетеный пояс из драконьей кожи, он предназначался для удержания непросунвшегося феникса.
Жрец в серебряной маске — гладкой и безликой— протянул Сейлин раковину с маслом.
— Помажь лоб и бедра, — голос из-под маски звучал, как шелест мертвых листьев. — Пусть твой сын видит, как священная плоть готова к жертве.
Сейлин взяла раковину дрожащими пальцами. Масло пахло миррой и чем-то звериным. Она провела влажными пальцами по лбу, затем, не дрогнув, опустила руку ниже...
Эларин ощущал холод каменной скамьи сквозь тонкую ткань одежд, когда жрецы обматывали его руки поясом – не путами, но напоминанием: «Ты – лишь свидетель».
Ледрис шагнул к Сейлин. Его движения были резкими, лишенными обычной эльфийской грации — сегодня он не друг, не воин, а санларин, исполняющий волю древних богов. Он сбросил плащ. Его тело, намазанное маслом с толченым ладаном, блестело в свете факелов, каждый мускул был подчёркнут, как у статуи воинственного божества.
— Смотри, — прошептал жрец. Его пальцы впились в плечи Эларина. — Отвернёшься – и первая кровь твоей будущей жены будет на твоих руках.
Сейлин стояла у каменного ложа, покрытого шкурой белого оленя.
— Санларин, — произнесла она, изо всех сил стараясь быть смелой. — Покажи моему сыну… как рождаются воины.
Ледрис шагнул вперёд. Его руки легли на её плечи, пальцы скользнули вниз, ощущая дрожь под кожей. Он повернул её к Эларину, чтобы тот видел всё.
— Смотри хорошо, — прошептал Ледрис, прижимаясь всем телом к её спине. — Это последний раз, когда ты видишь её святой.
«Пусть видит», — пронеслось в голове Сейлин, когда его пальцы впились в неё. «Пусть видит, как разрывают его мать. Пусть запомнит этот стыд.»
Одним резким движением Ледрис сорвал с Сейлин корсаж. Шнуры с лопнули с хлопком, шёлк разорвался под его пальцами, обнажая грудь, которая выпрыгнула наружу, тяжелая и бледная в мерцающем свете. Сейлин инстинктивно всплеснула руками и попыталась закрыть грудь, но Ледрис схватил её за запястья и завёл их за спину, заставляя сына видеть как розовые соски матери тут же затвердевают от холодного воздуха храма и жадных взглядов.
— Смотри, мальчик, — сказал Ледрис. — Видишь, как святая мать отзывается на прикосновение?
Он начал сжимать её грудь – не как любовник, а как воин, хватающий трофей. Пальцы впивались в плоть, словно когти в спелый плод, готовый лопнуть от сока. Тело Сейлин выгнулось навстречу боли.
Эларин не мог отвести глаз. Он видел, как тело матери – всегда такое неприкосновенное – теперь выгибается под руками другого мужчины.
От боли Сейлин поднялась на цыпочки, но не отстранилась. Её губы дрожали, а веки прикрылись на мгновение — это была единственная уступка стыду…
Руки Ледриса продолжили освобождать Сейлин от ненужной одежды: он рвал тонкую ткань юбки, обнажая бёдра, живот, всё что скрывалось ниже.
— А-ах! — Сейлин вскрикнула от неожиданности и осознания, что теперь обнажена перед сыном – не как мать, а как добыча, дрожащая на шкуре оленя.
Ледрис провёл ладонью по животу Сейлин, чувствуя, как мышцы напрягаются под его прикосновением.
— Дрожишь? — он притянул её ближе, чтобы Эларин видел как ее грудь прижимается к его груди, как капли пота стекают между ними. — Это не от страха.
Они рухнули на ложе.
— Мфф! — воздух вырвался из лёгких Сейлин, когда Ледрис всем весом вдавил её в холодный камень. Тонкая шкура оленя не смягчила жесткости плиты – лишь придала ложу обманчивый вид уюта. Бёдра Сейлин прижались к шершавой поверхности, а тело Ледриса накрыло её, тяжелое и неумолимое, как глыба.
— Так… лучше, — прошептал он, разводя её ноги коленом. Сейлин зажмурилась. Ледрис нашёл вход – сухой, жесткий, без прелюдий. Сейлин хотела было вскрикнуть, но звук застрял в горле, когда он вошёл до конца.
«Он… слишком тяжелый. Я не могу дышать…»
Сейлин взвыла от невыносимой полноты, от давления, которое разрывало ее изнутри.
— Астарион! — имя бога страсти сорвалось с её губ, когда Ледрис дёрнул бедрами. Он ухмыльнулся и усилил натиск.
— Кричи громче, — прошипел он. — Пусть все знают, как святая мать молит богов о милости.
Сейлин не могла сдержаться.
— Эланнор! — имя богини плодородия вырвалось, когда Ледрис ударил в самую глубину.
— Да… — он застонал в ответ, его дыхание стало прерывистым. — Зови ещё!
Она приоткрыла глаза, увидела – Эларина. Сын смотрел прямо на неё.
Ледрис не торопился.
Он то приподнимался, давая ей глотнуть воздуха, то снова прижимал со всей силы.
— Смотри на него, — приказывал он. — Пусть видит, как его мать принимает мужчину…
Он будто и не двигался вовсе – просто лежал на ней, пригвождая к месту, позволяя Эларину рассмотреть, как грудь его матери сплющивается под грудью его друга, как приоткрываются её губы от нехватки воздуха, и как её ноги – сначала сжатые, а потом расслабленные обвивают поясницу Ледриса.
— Видишь, Эларин? — Ледрис повернул голову, не останавливаясь. — Вот так выглядит настоящая женщина. Не та, что пеленала тебя… а та, что принимает.
Сейлин не выдержала – её руки впились в его спину, ногти оставили красные полосы.
«Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу…»
Но тело лгало – влага стекала по внутренней стороне ног.
Затем Ледрис взял Сейлин за бёдра и резко перевернул, как опрокидывают жертвенную чашу. Её колени ударились о камень, грудь прижалась к шкуре оленя.
