Через четыре месяца её попка уже жадно раскрывалась на полулитровую бутылку – гладкую, холодную, покрытую каплями лубриканта. Я наблюдал, как её сфинктер, влажный и растянутый, обхватывает стекло, как внутренние складки розовеют от напряжения, а живот вздымается в частом, прерывистом дыхании. N стонала, но не от боли – а от того, как глубоко это наполнение, как её кишки вынуждены поддаваться, принимать, подстраиваться под жёсткий, неумолимый объём. Её вагина, познавшая материнство, и вовсе справлялась с куда более внушительными размерами. После родов её влагалище стало глубже, эластичнее, но сохранило здоровую плотность – упругое, влажное, с живыми, цепкими мускулами. N могла принять крупные бутылки, даже сесть на внушительный термос, и тогда её промежность выгибалась, растянутая до блеска, а клитор пульсировал, требуя ласк. Иногда я заставлял её кончать именно так – с переполненной, раздутой киской, когда любое движение заставляло её содрогаться от переизбытка ощущений. Я запретил N носить нижнее бельё (кроме «тех самых» дней). Она послушалась – и даже по улице ходила с голой киской под платьем.
В то время я работал сисадмином в небольшой компании. Свободного времени было предостаточно, и я мог посвятить его "воспитанию" моей девушки. Я нашёл для неё жесткого тренера, оплатил год занятий и заставил ходить каждый день. Проверял через инструктора. Если ленилась – наказывал. Но N старалась .
Я сам выбирал программу: таз, ягодицы, грудь, пресс, ноги. Никаких дурацких бицепсов – только то, что делает тело соблазнительным и удобным для моих экспериментов.
Я пытался привить N любовь к тематической литературе. Здесь открылось широкое поле для наказаний. К чтению она не была приучена. Если короткие рассказы она ещё осиливала, то на "Жюстину" де Сада ушло полгода. Каждая неудача – повод для «наказания».
Вскоре после знакомства я начал испытывать непреодолимое желание увидеть свою виртуальную игрушку вживую. И через четыре месяца я уже был в её родном городе на берегах Волги. Наша встреча началась с её провинности.
Сорок минут – не просто опоздание, а вызов, маленький бунт, который нельзя было оставить без ответа. Когда я открыл дверь, она стояла на пороге, опустив глаза, но в уголках губ пряталась хитрая улыбка. "Прости..." – прошептала она, но я видел, как её зрачки расширились от предвкушения. Она знала, что будет больно. И жаждала этого. Флоггер свистнул в воздухе, и первый удар заставил её вскрикнуть. Кожа на бёдрах вспыхнула алыми полосами, будто расцветая под моей рукой. Она сжала кулаки, но не просила остановиться — только глубже впивалась ногтями в ладони, сдерживая дрожь.
А потом... её дыхание стало прерывистым. Между ног выступила влага, пропитав тонкое кружево трусиков. Она возбуждалась — от каждого удара, от звука кожи, встречающей кожу, от моего голоса, холодного и твёрдого: "Ещё. Держись. Ты заслужила."
Когда я взял плеть, она ахнула — и тут же ушла туда, в тот самый сабспейс, где боль и удовольствие сливаются в одно. Глаза закатились, тело обмякло, но я знал — внутри она горит.
Я водил кончиком плети по её животу, груди, внутренней стороне бёдер, наблюдая, как мурашки бегут за каждым прикосновением. "Ты моя?" — спросил я, нажимая на уже горячую кожу.
"Твоя..." — её голос дрожал, но в нём не было сомнений.
"Ты моя игрушка для секса? Моя вещь?"
Она проглотила воздух, прежде чем ответить: "Да... Я твоя игрушка. Твоя вещь."
И в этом шёпоте было столько преданности, что у меня перехватило дыхание. "Хорошая девочка, " — прошептал я.
Мы закончили на рассвете. Я входил в неё жестоко, одной рукой сжимая её горло, другой – держа за волосы, а в её попе уже сидела крупная пробка, и каждый мой толчок заставлял её стонать глубже. Она обвивала меня ногами, царапала спину, кусала губы до крови – и всё равно просила ещё.
Перед такси она едва стояла на ногах. Я нёс её на руках, а она прижималась к моей груди, как ребёнок – вся липкая, измятая, счастливая. "Спасибо..." – пробормотала она, и в этом слове было больше, чем просто благодарность. Это было признание.
В коттедже, среди лесов Заволжья и тишины, мы играли медленнее, но не менее страстно. Её попка, уже привыкшая к пробкам и строгой дисциплине, теперь покорно училась принимать мою ладонь. Первая попытка была мучительной – она скулила, сжимала простыни в кулаках, но ни единым словом не просила остановиться. Её глаза блестели от слёз, но в них читалась не боль, а пьянящая одержимость – жажда покориться, выдержать, принять больше, чем казалось возможным.
— Ты прекрасна, когда страдаешь, — шептал я, чувствуя, как её тело сопротивляется, но дух уже сломлен. — Ты создана для этого. Для моего удовольствия.
Только на второй день её плоть наконец сдалась. Она застонала, когда мои пальцы погрузились в неё полностью, её взгляд стал пустым, блаженным – она растворилась в подчинении, в этой сладкой пытке. Позже, когда я вынул руку, она дрожала, но смеялась сквозь слёзы, её голос звучал хрипло и прерывисто:
— Боже… Я чувствую себя такой… пустой. И такой полной. Тобой.
Золотой дождь стал для неё новым испытанием. Она стояла на коленях, сгорбившись, дрожа, но не смея пошевелиться, пока горячие струи омывали её кожу. Её дыхание было частым, прерывистым, а пальцы судорожно впивались в собственные бёдра – она знала, что малейшее движение без разрешения повлечёт наказание.
Позже, в душе, она отчаянно терла себя мочалкой, но я всё равно чувствовал лёгкий, едва уловимый запах – и это сводило меня с ума. Она носила на себе мою метку.
Проколы стали ещё одной игрой. Я выкладывал медицинские иглы на салфетку, а она замирала в ожидании, её спина напряжена, ягодицы красиво подрагивали в предвкушении. — Не шевелись, — приказывал я, и она закусывала губу, когда острая сталь входила в её плоть. Крови почти не было – только лёгкие капли, словно роса на лепестках.
— Красиво? — спрашивала она, оглядываясь через плечо, и в её голосе звучала гордость.
— Ты – произведение искусства, — отвечал я, проводя пальцем по горячей коже. — И я ещё не закончил.
N встречала каждый новый эксперимент с восторгом, её сексуальная энергия казалась неисчерпаемой. Она жаждала подчинения, боли, унижений – и я давал ей всё это. С ней было легко осуществить даже самые тёмные фантазии, те, о которых раньше я лишь мечтал втайне.
И когда пришло время расставаться, мы оба знали – это только начало.
Я решил встретиться с ней снова через месяц. Обратился в турфирму. Путёвка на Сейшелы вместе с оформлением загранпаспорта обошлась дешевле, чем я ожидал. Перед отъездом домой я купил веб-камеру с высоким разрешением, чтобы нам было удобнее общаться. Месяц томительного ожидания. Каждый вечер — Skype, её голос, приглушённый рокотом вентилятора (в Поволжье стояла адская жара) произносит «да, Господин». Мои пальцы впивались в мышку, будто через экран мог схватить её, прижать, ощутить под ладонью горячую, влажную от пота кожу. Она извивалась на другом конце провода, выполняя мои приказы, а я сжимал зубы, представляя, как её тело покрывается мурашками от моего голоса. Новый отпуск мне не одобрили — пришлось взять больничный. Но разве ноябрь в Индийском океане того не стоил?
Наш отдых был огнём. Почти без BDSM-игр — но от этого только жарче. Воздух на Сейшелах гудел, как натянутая струна, пропитанный запахом жжёного сахара и перезрелого манго. Мы не говорили о будущем. Мы не говорили о будущем. Только соль на губах после купания, только ее смех, только шёпот волн, заглушающий её стоны. Она ныряла, как русалка — гибкая, мокрая, сверкающая. Я следил, как её тело растворяется в бирюзовой воде, и думал: вот он, момент, который хочется заковать в цепи времени. Но Сейшелы — не место для вечности. Они как экстаз — яркий, душный, невозможный в реальности. Начальство мою «внезапную простуду» не оценило. Через два месяца мой пропуск уже не открывал турникет. Зато у меня образовалось много свободного времени и денег.
Мы встретились в Москве. Холодный ноябрьский ветер сек кожу, когда я ждал её у метро «Парк Культуры». Она вышла, закутанная в шарф, от которого пахло дешёвым кондиционером и её помадой — сладкой, как запрет. Планы были… острые. БДСМ-клуб оказался бутафорским свингерским балаганом. Я сжимал в руках плеть Шороха (настоящую кожу, пахнувшую потом и влагой), но здесь даже стоны звучали фальшиво. Культурная программа тоже выдалась контрастной: опера, драма, балет — N зевала, пряча зевки за веером из театральной программки. Но в Третьяковке... Её как подменили. Тишина залов. Мерцающий золотой фон икон. Она замерла перед "Явлением Христа народу" — я видел, как дрожит ее нижняя губа. "Они... живые", — выдохнула она, и в этот момент я подумал, что никогда не видел ее настоящей. А ещё мы потратили целый день на частный центр профориентации — и не зря. Оказалось, у неё врождённый талант к веб-дизайну.
По возвращении домой я нашёл новую работу с зарплатой почти вдвое больше, но и пахать приходилось с утра до вечера. Времени на виртуальное общение оставалось крайне мало. Я оплатил ей курсы компьютерной графики, чтобы хоть как-то занять её время, но я чувствовал, что ей не хватает общения и моего внимания. Осенью мне впервые удалось вырваться из круговорота дел и провести с ней две недели в Египте. N всячески старалась разжечь во мне интерес. Дразнилась. Капризничала. Нарывалась. У неё была исключительно здоровая кровеносная система. Любые следы от воздействия исчезали за считанные часы, максимум за пару суток. К флагелляции я всегда относился серьёзно, не жалел сил на разогрев, но следов почти не оставалось. Её кожа словно стирала память о боли. Но в этот раз… она слегка вывела меня из равновесия. Наутро её спину украшали чёткие полосы. И, конечно, в этот же день мы столкнулись с её знакомыми. Ни по возрасту, ни по кругу интересов эта компания мне не подходила, и я старался избегать встреч с ними Они пялились. Она краснела. Я стискивал зубы. Встреча прошла не так интересно, как я планировал.
