Мартин скользит ладонью по моему плечу, медленно, будто пробует запомнить мою текстуру. И я отвечаю — поворотом бедра, движением шеи, раскрываясь — не быстро, не спеша. Моё тело, раньше такое зажатое, будто скованное стыдом, впервые не боится. Наоборот. Оно просит. Он касается моей ключицы, словно по воле — и я дрожу. Не от страха — от осознания: сейчас всё по-настоящему. Никаких инструкций, чужих советов, только мы и наши руки.
Я веду ладонью по его животу, чувствуя, как под кожей сжимается мускул, как горячо его тело в ответ на мои прикосновения. Его член касается моего бедра — твёрдый, живой, и я, не отводя глаз, обхватываю его пальцами. Он замирает, прикусывает губу. Я улыбаюсь: я не боюсь. я хочу быть с ним полностью.
Он проводит пальцами по моей талии, затем — по внутренней стороне бедра. Останавливается у лобка. Мой клитор уже наливается жаром, кожа между ног влажная, как от росы. Он смотрит на меня с вопросом — и я киваю, чуть приоткрывая бёдра.
Его пальцы скользят по складкам, будто играют на тонкой коже музыку. Я вздрагиваю, чувствую, как всё внутри откликается — тепло, будто лампа включилась где-то глубоко. Он не проникает, только ласкает внешне — и это почти невыносимо по силе. Я выгибаюсь, притягиваю его к себе ближе.
— Я люблю тебя, — вдруг вырывается у меня, не как пафос, не как сцена — просто правда.
Он застывает, а потом целует меня — долго, с надрывом, с какой-то внутренней дрожью, будто не верил, что это когда-нибудь услышит. Я ощущаю, как его ладонь под ягодицами, как он слегка приподнимает меня, и наши тела ложатся друг на друга идеально, как две половины зеркала.
— Презерватив? — шепчу, выныривая из поцелуя.
Он тянется к тумбочке. Руки дрожат. И в этой дрожи — всё, что мы прожили. Я беру у него из рук блестящий пакетик, сама разрываю его и раскатываю кольцо на его члене — медленно, осторожно, как если бы это была лента на подарке. Мы улыбаемся. И в этой улыбке нет пошлости. Только правда.
Ложусь на спину, бёдра раскрыты, как лепестки. Вспоминаю слова Курай: "Чем ближе к груди колени, тем легче и мягче первый вход". Слушаю — не потому что хочу угодить, а потому что хочу, чтобы нам обоим было легче. Чтобы всё было с теплом, без надрыва.
Он нависает надо мной, наши лбы соприкасаются.
— Готова?
— Да. Только… медленно. Очень.
Он кивает, и я чувствую, как головка касается моего входа — горячая, пульсирующая. Тело замирает. Чувствую, как в груди взрывается лёгкий испуг — не сильный, но настоящий. И всё же я не отступаю. Я открыта. Полностью.
— Можешь, — шепчу, целуя его щеку.
Он был над мной — не нависающий, не властный, а как будто защищающий. Его ладони обнимали мои бока, будто держали не только тело, но и душу, и все мои сомнения разом. Музыка всё ещё лилась из телефона, и в этой тишине, наполненной дыханием, тяжестью мгновения и ожиданием, звучала Lacrimosa — глубокая, церковная, почти древняя. Казалось, будто сам мир замер, позволяя нам дышать и двигаться внутри своей личной, замкнутой вселенной.
Я чувствовала, как его горячий член касается моих губок — не спеша, будто спрашивая разрешения. Не было больше слов. Только движение. Он слегка надавил, и я вдруг затаила дыхание — не от боли, а от внутреннего потрясения: это происходит. правда. Первый сантиметр проникновения — тугой, непривычный. Моё тело будто сопротивлялось — не ему, а самой идее быть заполненной, быть обнажённой изнутри.
Я сжала губы. Внутри — колющая полоска боли, как если бы кто-то тонко надрезал кожу ногтем. И всё же это была не ужасная боль, нет. Это было как... прощание с прежней собой. Я понимала, что он старается, что дышит едва слышно, чтобы не напугать, чтобы не ускориться. Он не торопил, не толкал — он просто был со мной. Не над, не в — со мной.
"Чуть-чуть ещё…" — прошептала я, сама не узнав голос. Он был хриплым, дрожащим, но в нём уже не было страха. Только решимость.
Он вошёл глубже, и в тот момент я почувствовала, как плёнка внутри меня рвётся. Не громко. Не драматично. Просто — звук внутри самой себя, тонкий, как лопнувшая струна. Колющий импульс боли прошёл по низу живота, до самого пупка. Я сжалась, непроизвольно, но не оттолкнула его. Просто вцепилась пальцами в его плечи, и зажмурилась, как будто если не видеть — будет легче.
— Больно? — прошептал он, замерев, и я почувствовала, как его тело дрожит, почти незаметно.
Я кивнула, прижавшись к нему лбом.
— Уже меньше. Не уходи, только… подожди немного.
Я лежала, дыша часто, будто пробежала марафон. А потом, через несколько секунд, стало иначе. Боль притупилась, оставив странную ноющую полноту. Как будто он заполнил пустоту, о которой я не знала. Он был внутри меня — не совсем до конца, но достаточно, чтобы я почувствовала: я пустила его туда, куда не пускала никого. И в этом было нечто гораздо большее, чем секс.
Я чувствовала его тепло. Его плотность. То, как он почти пульсирует, и моё тело начинает на это откликаться — не разумом, а нутром. Как будто каждая клеточка вокруг него начинает расправляться, говорить: да, это правильно.
— Я могу дальше? — он смотрел мне в глаза, и в его взгляде не было похоти — только трепет.
— Да. Только… всё ещё медленно.
Он осторожно вышел почти полностью, и вошёл вновь — глубже. На этот раз было лучше. Гораздо. Немного жгло, да, но теперь я чувствовала в этом жжении что-то сладкое. Как после глотка крепкого вина — сначала обжигает, а потом становится тепло. Его движение тронуло что-то внутри — не физическое, а эмоциональное. Словно с каждым сантиметром он входил в те уголки меня, куда прежде никто не заглядывал.
Я чувствовала себя уязвимой до слёз, и в то же время — почти гордой. Не потому, что «стала женщиной» — это клише. А потому что не сбежала, не спряталась. Потому что доверилась. Потому что позволила.
Каждое его осторожное движение будто учило моё тело новой грамоте. Мягкий ритм, тёплая полнота, лёгкое трение изнутри — и этот ток, который медленно расползался от бёдер вверх. Я ощущала, как внутри я словно распускаюсь — не просто принимаю, а встречаю его, как часть себя. Как родное.
Я выдохнула.
— Двигайся, — шепчу я, и в этом шепоте уже почти нет боли. Есть потребность. Есть желание. Есть доверие.
Он замирает, всё ещё внутри, и в этой тишине между нашими телами нет страха — только пульс. Его и мой. Я чувствую, как моё влагалище будто учится дышать им, медленно, с каждым мгновением принимая новую полноту. Горячее, тяжёлое, живое — он пульсирует в самой сердцевине, и с этим биением просыпаются нервы, доселе спящие, осторожные.
Он отстраняется едва, буквально на дюйм, и входит вновь. Осторожно, мягко, будто пробует воду, в которую не прыгал раньше. Я чувствую, как на кончиках нервов рождается движение — не боль, не острое, а приглушённое ощущение натяжения, как если бы внутри тянулась тонкая серебряная нить, вибрируя от каждого миллиметра трения.
"Так вот как это… быть женщиной?" — думаю я, не отводя взгляда от его глаз.
Он дышит неровно. Руки дрожат. Один его локоть упирается в кровать, вторая ладонь скользит по моей талии, будто ищет опору, будто хочет убедиться, что я реальна, что я здесь — открытая, принимающая, настоящая. И я — такая, какая есть. С жаром в груди, с ноющим низом живота, с первой волной, похожей на медленный прилив, тёплый и полный.
Он снова делает движение — чуть смелее. И я чувствую, как внутри меня появляется лёгкое давление, чуть глубже — и оно уже другое: нежное, волнующее, будто он касается чего-то, что ждало его всё это время. Не сразу приятно. Но странно правильно. Появляется влажность — моё тело готово, и я понимаю: сейчас всё станет легче.
— Быстрее… — шепчу, касаясь его губ.
И он слушается. Каждое его движение — как строка стиха, выученного наизусть, но произнесённого впервые. Я ощущаю, как его толчки становятся длиннее, чуть более настойчивыми. Внутри тянет, но уже не больно. Я ощущаю, как мои мышцы принимают ритм, обнимают его, держат. И моё тело — не просто принимает, а ведёт.
Мы целуемся — губами, дыханием, иногда взглядом. Его лоб касается моего, наши носы скользят друг о друга. Я чувствую, как капелька пота с его виска падает на мою грудь, оставляя след, и вдруг понимаю: я не хочу, чтобы это заканчивалось. Я хочу жить в этом мгновении. Быть внутри этого тепла.
Он шепчет моё имя, не как зов, а как молитву. Я слышу в нём и страх, и нежность, и восхищение. И отвечаю — не словами, а движением бедра, сжатием изнутри, вздохом, в котором — разрешение.
И где-то позади, едва различимо, играет музыка. И с каждым аккордом наши тела будто встраиваются в оркестр: толчки — как удар виолончели, дыхание — как вибрация скрипки, и скольжение — как шелест смычка по струне души.
Он входит глубже. И я чувствую — теперь уже по-настоящему — как приходит первое ощущение удовольствия. Не как взрыв, а как тепло, расползающееся от центра. Чуть влажное, чуть напряжённое. Клитор начинает отзываться — дрожью, тонкой, будто электрической. Ещё чуть — и он тронет нерв, что разбудит всё.
— Ещё… — выдыхаю я, не стесняясь.
Он понимает, меняет угол, проводит ладонью под ягодицы, помогает мне приподняться — и теперь каждый его толчок попадает точно туда. В точку, где всё во мне превращается в открытый цветок. Где боль превращается в зов. Где я чувствую — я здесь, я с ним, я хочу.
