Я проснулась от тяжести собственного тела. Грудь лежала на мне, как два мягких мешка тепла, прижатые из-за неудобного положения. Я лежала на боку, голова свисала с края кровати, волосы растрепались, одна прядь упала в рот. Вкус ночи всё ещё был на языке — сладковатый, чуть солоноватый, будто кожа и пот, которые не смывает даже зубная щётка или полоскание.
Мои соски, всё ещё спрятанные под тканью старого хлопкового лифчика, начали набухать — не от мыслей, не от снов, а просто потому что день начинался. Я чувствовала их, как два живых существа, что просыпались вместе со мной. Легкая пульсация, покалывание, затем — напряжение кожи. Мягко, но ощутимо. Как будто кто-то осторожно потянул за ниточку, ведущую глубоко внутрь живота.
Снизу тоже было тепло. Мокроватое. Там, между ног, уже просыпалась влага. Не обильная, но плотная — липкая, как ранний весенний сок, который вытекает из надрезанного дерева. Мои трусики, белые, без кружев, вчерашние, прилипли к коже. Я немного раздвинула бёдра, чтобы почувствовать больше — и сразу поняла, что это была плохая идея. Потому что внутри всё сжалось, как кулак, и одновременно размякло, как масло на горячей сковородке.
Я потянулась, выгибаясь дугой, так, что грудь подскочила, словно две волны на воде. Халат, в котором я спала, задрался, обнажив бедро. Кожа блестела от пота — тонкий, маслянистый блеск, особенно на внутренней стороне бёдер. Запах был мой — плотный, землистый, с лёгкой кислинкой. Я знала его хорошо. Он был частью меня, моего тела, моих циклов, моих тайн.
— Чёрт... — прошептала я себе под нос, перекатываясь на спину. Грудь качнулась, и я смотрела на неё, как на чужие холмы, которые принадлежат кому-то другому. Большие, тяжёлые, с темными, почти фиолетовыми сосками, которые никогда не могли быть плоскими. Даже сейчас, утром, они были набухшими, готовыми.
Рука сама потянулась к ним. Я провела кончиками пальцев по контуру правой груди, ощупывая её через ткань, ощущая упругость и мягкость одновременно. Сосок напрягся под прикосновением. Я затаила дыхание. Сердце забилось быстрее — как маленький зверёк под рёбрами. Тишина комнаты стала плотнее.
Шторы задернуты. За окном — улица, машины, люди. Но здесь, в этом маленьком мире, была только я — моё тело, мои запахи, мои желания. И все они шевелились, просыпались, как я. И тогда я услышала папин голос.
— Ты всегда так просыпаешься?
Я замерла. Не от испуга. От осознания. Он стоял у двери. Отец. Высокий, широкоплечий, с сединой на висках и взглядом, который не умел быть мягким. Его рубашка — как всегда — аккуратно расстёгнута на две пуговицы сверху, обнажая верхнюю часть ключицы и жилы, что тянулись вниз, к груди. Руки в карманах. Стоит, как будто он имеет право. Как будто он не входил в комнату, где его дочь только что лежала, вся расплавленная от своих ощущений.
— Я думала, ты уже ушёл, — ответила я, не двигаясь.
Мои пальцы всё ещё лежали между ног. Ни дерзко, ни вызывающе — просто там, где было тепло. Где хотелось прикосновения.
— Я забыл ключи, — сказал он, и я услышала шаги. Лёгкие, уверенные. Они звучали ближе.
Я почувствовала, как внутри напряглось что-то глубокое — мышца, которую нельзя назвать вслух. Она сжалась, как кулак, и тут же разжалась, оставляя после себя странную пустоту. Нужду. Я медленно открыла глаза. Он стоял рядом с кроватью, чуть сбоку. Руки всё ещё в карманах. Взгляд — ниже уровня моего лица. Он смотрел на мою грудь. Ту, которая поднималась и опускалась быстрее обычного, потому что я перестала контролировать дыхание.
— Ты всегда так лежишь? — спросил он.
Тон — ровный. Словно говорил о погоде. Но я чувствовала, как в его голосе просыпается что-то другое. Что-то тёмное.
— А как я лежу? — прошептала я.
Голос осёкся, стал шёлковым. Невинным. Или притворно таким. Он сделал ещё шаг. Теперь я видела его лицо целиком. У него были тонкие губы, которые редко улыбались. Сейчас они были сжаты в линию, но уголок правого дрогнул — почти незаметно.
— С рукой между ног, — сказал он. — С расслабленными бёдрами. С мокрой тканью под пальцами.
Я не отдернула руку. Наоборот, чуть сильнее надавила. Почувствовала, как клитор вздрогнул под тканью. Мои внутренние мышцы снова сжались. Мне стало трудно дышать.
— Я просто устала, — сказала я, и это прозвучало жалко даже для меня.
Но он не рассмеялся. Только посмотрел на меня дольше, чем позволяют приличия. Его взгляд скользнул по моему телу. Сначала по груди — задержался на сосках, которые явно проступали сквозь ткань лифчика. Потом ниже — на животе, который чуть округлялся у основания, потом на бёдрах, плотных и белых, покрытых едва заметной кожей гуся. Его глаза замедлились на месте, где моя рука лежала на лобке. Там, где я прижималась к себе, не пряча ничего.
— Ты пахнешь, — сказал он неожиданно.
Просто. Без прикрас. Я замерла. Не от обиды — от удивления. От того, что он произнёс то, что я чувствовала, но никогда не слышала вслух.
— Это плохо? — спросила я, чуть приподнявшись на локтях.
Мои груди качнулись, и теперь я видела, как его горло сжалось. Как он проглотил какой-то комок.
— Нет, — ответил он, и впервые за эту короткую беседу его голос дрогнул. - Совсем нет.
Он протянул руку. Пальцы потянулись ко мне, но не к лицу, не к волосам — к моей груди. К правой. Большой палец коснулся соска поверх ткани, и я выдохнула — резко, судорожно. Моё сердце заколотилось. Как будто кто-то начал бить в барабан. Громче, быстрее. По всему телу побежали мурашки, начиная от затылка и заканчивая кончиками пальцев на ногах.
— Ты всегда так реагируешь? — спросил он, чуть надавливая.
И я поняла, что он не хочет ответа. Он хочет почувствовать. Поэтому я не ответила. Я просто закрыла глаза и позволила ему касаться меня... Отец уехал почти без звука. Дверь закрылась плавно, ключ повернулся неспешно, двигатель его старого «Жигуля» завёлся, как всегда, с третьего раза. Я стояла у окна, прижавшись лбом к прохладному стеклу, и смотрела, как он отъезжает. Спина прямая. Ни разу не обернулся.
Мне стало легче. И одновременно пусто. Я вернулась в комнату. Постель ещё хранила тепло моего тела — пятно там, где я лежала, слегка влажное от пота. Запах был плотным, с нотой чего-то горячего и женского. Я постояла посреди комнаты, полуголая под халатом, и позволила себе глубоко вдохнуть. Закрыла глаза. Почувствовала себя... живой.
Потом начала собираться. Сначала — душ. Горячий, почти обжигающий. Я встала под струи и выгнулась, как кошка, позволяя воде скользить по груди, животу, бёдрам. Мыло стекало вниз, пузыри катились по коже, исчезали между ног. Я провела рукой по лобку, чуть задержавшись на клиторе. Он отозвался мгновенно — лёгким пульсом, будто сердце забилось в другом месте.
Задержала дыхание. Позволила себе немного — всего несколько секунд. Только чтобы почувствовать, что внутри всё ещё работает. Что я могу быть сама собой, когда никто не видит. Вытерлась полотенцем медленно. Каждый участок кожи протирала с намерением. Особенно грудь. Ткань впитывала капли, соски терлись о шероховатую ткань, становились твёрже. Я закусила губу. Не сильно. Просто, чтобы почувствовать вкус кожи и давления.
Одежда — ритуал. Бельё. Трусики — белые, хлопковые, слишком обыденные для того, что они прикрывают. Надеваю их медленно, провожу пальцами по краю, чуть задирая вверх, чтобы они лучше сидели. Они обхватывают плотно, но не туго. Мне нравится, как они прилегают — как вторая кожа.
Лифчик — на косточках, потому что без него моя грудь слишком свободна, слишком заметна. Она раскачивается, колышется, привлекает взгляды. Я люблю это. Но сегодня мне нужно быть собранной. Поэтому застёгиваю крючки один за другим, заправляю грудь внутрь, формирую округлость, которую можно показать, но нельзя трогать.
Юбка — выше колена. Чёрная, плотная. Обтягивает бёдра, как вторая кожа. Она тугая, и я чувствую её на каждом шаге. Как будто кто-то мягко сжимает меня там, внутри. Руки сами ложатся на бёдра, чтобы проверить — всё ли ровно. Всё идеально.
Футболка — облегающая, с глубоким V-вырезом. Мой декольте просматривается даже без усилий. Я знаю это. Знаю, что сегодня парень из соседней группы снова будет смотреть, как будто ждёт, что я сама подойду. Но я не подхожу. Я даю возможность смотреть. Это тоже власть.
Обувь — туфли на небольшом каблуке. Удобные. Я люблю, когда они стучат по полу. Это напоминает мне, что я иду. Что я существую. Что мои бёдра качаются, и это неизбежно.
Когда я закончила, я встала перед зеркалом. Глаза — чуть припухшие, волосы ещё влажные. Губы — чуть пухлые, как будто я только что целовалась или собиралась. Грудь — высокая, упругая, с сосками, которые проступали сквозь ткань. Бёдра — широкие, женственные, с мягкими линиями.
Я выглядела так, будто была готова к чему-то. Не к учёбе. К чему-то другому. Я взяла сумку, надела плащ на случай дождя, вышла из дома. Воздух был свежим, почти холодным. Он обнял моё тело, и я почувствовала, как соски затвердели окончательно. От холода. Или от мысли, что меня увидят. Иногда я позволяю себе это. Чувствовать себя опасной. Женственной. Доступной. И знать, что никто не знает, что происходит у меня внутри.
Я шла по улице, чувствуя, как воздух обволакивает кожу. Холодный, но не резкий. Такой, что пробуждает. Я любила это ощущение — когда каждое дуновение задевает соски под футболкой, заставляет их вздрагивать, как будто кто-то прикасается к ним пальцами. Моё тело было будто отдельным существом, жившим своей жизнью. Оно знало, чего хочет. И оно не стеснялось этого.
