Следующие пару дней прошли в блаженстве, наполненном беззаботной радостью и ощущением абсолютной свободы. Дни текли неторопливо, словно свежий мед, а каждый час был пропитан солнечным теплом и соленым запахом моря. Ребята целыми днями ныряли с борта яхты, их смех эхом разносился над волнами, а прохладное Черное море обнимало их тела, смывая остатки городской суеты и школьных забот. Они грелись на солнце, равномерно распределяя его ласковые лучи по своим юным телам, а нагота ощущалась совершенно естественной, не вызывая ни тени смущения. Иван, следуя примеру Марселя, тоже купался и загорал голышом, чувствуя себя абсолютно раскрепощенно. Он с удивлением отмечал, что его член, в отличие от члена Марселя, был не по годам крупным, хотя на лобке даже не было малейшего признака волос, в отличие от легкого пушка у друга. Это наблюдение вызывало у него смесь любопытства и легкого, невысказанного сравнения, но быстро отступало перед всеобъемлющим чувством свободы.
Они быстро освоились, поняв, что вокруг нет никого, кто мог бы их потревожить. Ощущение уединения на бескрайнем море было опьяняющим. Лишь изредка некоторые яхты приближались на расстояние, чтобы можно было рассмотреть и понять, что ребята нагие, но они настолько привыкли к своему состоянию, что совершенно не беспокоились и даже не думали надевать плавки. Внутренний голос Марселя нашептывал: "Кто увидит? Кому мы нужны? Это наш рай, и никто не имеет права его нарушать." Отец Марселя, Михаил Сергеевич, все время оставался в своих плавках Speedo, но с понимающей улыбкой позволял пацанам их невинную раскованность. Он видел их счастье и не хотел его омрачать условностями. Солнце ласково пригревало, волны убаюкивали, и все заботы, в том числе и воспоминания о Сане, казались невероятно далёкими, растворяясь в морской синеве. Безмятежность обволакивала их, словно мягкое одеяло, и будущее казалось бесконечно светлым.